«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…»

Правда про женщин на войне, о которой не писали в газетах…

Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо» – одной из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины. Книга переведена на 20 языков и включена в школьную и вузовскую программу:

• «Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!»
• «И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…»



• «И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом - вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»
• «Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…»
• «Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять - «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».



• «Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»
• «У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…»
• «Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»
• «Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
  - Дайте мне конфет.
  Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
  - Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
  И мне дали».



• «И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
  - Меня ранило…
  В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
  - Куда ранило?
  - Не знаю куда… Но кровь…
  Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?»
• «Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?»
• «Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится…»



• «Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…
• «Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков».
• «А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне - носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?»



• «В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…»
• «Ехали много суток… Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам – кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них… Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло – я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала…»
• «Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят – это какие-то доли секунды… Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал… Было нас пять, конаковских девчонок… А одна я вернулась к маме…»



• «И вот я командир орудия. И, значит, меня – в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Горло пересыхало до рвоты… Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все – конец!»
• «Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались…»
• «У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…»
• «Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках… На жилах… В кровище весь… Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: “Скорей, сестра. Я еще повоюю”. В горячке…»



• «Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине – что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно – герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба…»
• «Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые… У меня были они все…»
• «Мы стремились… Мы не хотели, чтобы о нас говорили: “Ах, эти женщины!” И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: “Навоюют эти бабы…”»
• «Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала – дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!»



• «Идем… Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок – тридцать километров. Жара дикая… И после нас красные пятна на песке… Следы красные… Ну, дела эти… Наши… Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают… Не смотрят под ноги… Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали… Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим… Они потом уже догадывались, смеялись: “Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали”. Ваты и бинтов для раненых не хватало… А не то, что… Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках… Ну, идем… В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем… К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины – кто куда прятаться. Нас зовут… А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде… Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли… Под осколками… Вот оно… Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло…»
• «Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги… Ну, понимаете, травой смывали… Мы же свои особенности имели, девчонки… Армия об этом не подумала… Ноги у нас зеленые были… Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава…»



• «Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…” Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. “Что с тобой?” – “Да ничего. Натанцевалась”. А это – мои два ранения… Это – война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились – сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин – крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: “Читай стихи. Есенина читай”».
• «Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза – бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: “Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет”. Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…»
• «Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: “Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую”. Ребенок… У ребенка все должно быть детское… Он засыпал со словами: “Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом”».



• «Лежит на траве Аня Кабурова… Наша связистка. Она умирает – пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: “Как жаль, девочки”. Потом помолчала и улыбнулась нам: “Девочки, неужели я умру?” В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: “Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома…” Аня не закрывает глаза, она ждет… Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: “Дорогая моя, любимая доченька…” Возле меня стоит врач, он говорит: “Это – чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины…” Дочитали письмо… И только тогда Аня закрыла глаза…»
• «Пробыла я у него один день, второй и решаю: “Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь”. Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу – идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю…»
• «Под Сталинградом… Тащу я двух раненых. Одного протащу – оставляю, потом – другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… А-а-а… Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: “Возвращаться за немцем или нет?” Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это же Сталинград… Самые страшные бои. Самые-самые… Не может быть одно сердце для ненависти, а второе – для любви. У человека оно одно».



• «Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: “Зачем ты порвала?” Она плачет: “А кто бы меня замуж взял?” – “Ну, что же, – говорю, – правильно сделала”. Еще громче плачет: “Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело”. Представляете? Плачет».
• «Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины – победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…»
• «Первая медаль “За отвагу”… Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: “Вперед! За Родину!”, а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась… И они все встали, и мы пошли в бой…»

Правда про женщин на войне, о которой не писали в газетах…
Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо» – одной из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины. Книга переведена на 20 языков и включена в школьную и вузовскую программу.

«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…»

«Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!»

«И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…»

«И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом - вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»

«Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…»

«Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять - «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».

«Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»

«У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…»

«Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»

«Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали».

«И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
- Меня ранило…
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда… Но кровь…
Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?»

«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?»

«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится…»

«Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…

«Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков».

«А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне - носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?»

«В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…»

«Ехали много суток... Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам - кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них... Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло - я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала...»

«Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал... Было нас пять, конаковских девчонок... А одна я вернулась к маме...»

«И вот я командир орудия. И, значит, меня - в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное... Горло пересыхало до рвоты... Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг... Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все - конец!»

«Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю... Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались...»

«У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку...»

«Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке...»

«Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине - что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно - герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба...»

«Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые... У меня были они все...»

«Мы стремились... Мы не хотели, чтобы о нас говорили: "Ах, эти женщины!" И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: "Навоюют эти бабы..."»

«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала - дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!»

«Идем... Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок - тридцать километров. Жара дикая... И после нас красные пятна на песке... Следы красные... Ну, дела эти... Наши... Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают... Не смотрят под ноги... Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали... Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим... Они потом уже догадывались, смеялись: "Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали". Ваты и бинтов для раненых не хватало... А не то, что... Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках... Ну, идем... В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем... К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины - кто куда прятаться. Нас зовут... А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде... Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли... Под осколками... Вот оно... Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло...»

«Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете, травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава...»

«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам: "Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков. Фронтовые б... Сучки военные..." Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый...

Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. "Что с тобой?" - "Да ничего. Натанцевалась". А это - мои два ранения... Это - война... А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились - сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин - крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: "Читай стихи. Есенина читай"».

«Ноги пропали... Ноги отрезали... Спасали меня там же, в лесу... Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги... Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без... Вместо наркоза - бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы... Столярной... У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: "Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет". Я держалась... Я привыкла быть на людях сильной...»

«Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: "Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую". Ребенок... У ребенка все должно быть детское... Он засыпал со словами: "Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом"».

«Лежит на траве Аня Кабурова... Наша связистка. Она умирает - пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: "Как жаль, девочки". Потом помолчала и улыбнулась нам: "Девочки, неужели я умру?" В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: "Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома..." Аня не закрывает глаза, она ждет... Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: "Дорогая моя, любимая доченька..." Возле меня стоит врач, он говорит: "Это - чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины..."
Дочитали письмо... И только тогда Аня закрыла глаза...»

«Пробыла я у него один день, второй и решаю: "Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь". Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу - идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю...»

«Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу - оставляю, потом - другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца... Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу: человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: "Возвращаться за немцем или нет?" Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих... Это же Сталинград... Самые страшные бои. Самые-самые... Не может быть одно сердце для ненависти, а второе - для любви. У человека оно одно».

«Моя подруга... Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится... Военфельдшер... Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: "Зачем ты порвала?" Она плачет: "А кто бы меня замуж взял?" - "Ну, что же, - говорю, - правильно сделала". Еще громче плачет: "Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело". Представляете? Плачет».

«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет... Приглашать на встречи... А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины - победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими... У нас, скажу я вам, забрали победу... Победу с нами не разделили. И было обидно... Непонятно...»

«Первая медаль "За отвагу"... Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...»

Стиль жизни

Не новости

Зина Туснолобова

Зина Туснолобова родилась в 1920 году в простой крестьянской семье, которая перебралась из хутора близ белорусского города Полоцка в маленький шахтерский городок Ленинск-Кузнецкий на Кузбассе. Там Зина пошла в школу, а после, закончив ее, поступила на работу в трест« Ленинскуголь» на должность лаборанта-химика.

Это была обычная жизнь обычной советской девушки: днем работа, вечером — танцы, а потом, может быть, свидание. На свидания Зину приглашал Иосиф Марченко — хороший парень, в которого Зина, конечно, влюбилась. Отношения пары строились по законам того времени: танцы, походы в кино, невинные поцелуи… Весной 1941 года Иосиф сделал Зине предложение, и она согласилась. Пара начала готовиться к свадьбе, но пожениться они не успели. Началась война.

Иосиф ушел на фронт с первым же призывом добровольцев. Зина, как комсомолка, не могла остаться в стороне: девушка закончила курсы медсестер и поступила в распоряжение 7-й роты 849-го стрелкового полка 303-й стрелковой дивизии в Воронеже. Санинструктор Туснолобова оказалась на действующем фронте в 1942 году. Двадцатидвухлетней девушке пришлось эвакуировать раненых с поля боя: вес взрослого мужчины в полном обмундировании намного превышал вес самой Зины, но всего за 5 дней, с 19 по 23 июля, Зина умудрилась спасти 25 бойцов советской армии. Вскоре она была назначена старшиной медицинской службы и награждена орденом Красной Звезды. После — за тот же подвиг — ее наградили орденом Красного Знамени. За 8 месяцев на фронте Зинаида Туснолобова успела спасти 123 раненых солдата, прежде чем пострадала сама.

В феврале 1943 года в бою за станцию Горшечное Курской области был ранен командир взвода, лейтенант Михаил Тимошенко. Зина попыталась спасти командира, но попала под огонь: девушке перебило ноги. Зина не отступила и продолжала ползти к раненому лейтенанту, но опоздала: тот был мертв. На обратном пути ползущую Зину догнал немец. И почему-то решил не стрелять. Вместо этого он начал избивать девушку ногами и прикладом оружия. Зина потеряла сознание.

Разведгруппа нашла Зину ночью. Солдатам пришлось буквально вырезать Зину из снега, в который вмерзло ее тело. Лишь на третий день девушку удалось доставить в госпиталь, но было уже поздно: от сильного обморожения всех конечностей развилась гангрена. Зина перенесла 8 операций и выжила, но руки и ноги пришлось ампутировать.

Сотрудники и пациенты госпиталя восхищались стойкостью Зины: она терпела невыносимую боль без слез и жалоб. Ей было всего 23 года, и она осталась без рук и ног, но не позволила себе впасть в отчаяние. Просто попросила медсестру написать и отправить письмо Иосифу. Медсестра отказывалась, но Зина настояла. Вот это письмо:

«Милый мой, дорогой Иосиф! Прости меня за такое письмо, но я не могу больше молчать. Я должна сообщить тебе только правду… Я пострадала на фронте. У меня нет рук и ног. Я не хочу быть для тебя обузой. Забудь меня. Прощай. Твоя Зина».

Зина не хотела всю жизнь быть обузой любимому: ей казалось, что жить с калекой, неспособной себя обслужить, невыносимо. Но вскоре она получила ответ:

«Милая моя малышка! Родная моя страдалица! Никакие несчастья и беды не смогут нас разлучить. Нет такого горя, нет таких мук, какие бы вынудили забыть тебя, моя любимая. И у радости, и у горя — мы всегда будем вместе. Я твой прежний, твой Иосиф. Вот только бы дождаться победы, только бы вернуться домой, до тебя, моя любимая, и заживём мы счастливо. Вчера твоим письмом поинтересовался один из моих друзей. Он сказал, что, судя по моему характеру, я должен с тобой отлично жить и в дальнейшем. Я думаю, он правильно определил. Вот и всё. Писать больше некогда. Скоро пойдём в атаку. Желаю быстрейшего выздоровления. Ничего плохого не думай. С нетерпением жду ответ. Целую бесконечно. Крепко люблю тебя, твой Иосиф».

Тем временем война продолжалась. Рядом с госпиталем, где находилась Зина, располагался Свердловский танковый завод. Рабочие трудились в три смены, и буквально падали от усталости рядом со станками. Но фронт требовал работы, сил на которую больше не было. В этот момент Зина попросила сотрудников госпиталя отнести ее на завод. Ей хотелось сказать несколько слов рабочим.

«Дорогие друзья! Мне двадцать три года. Я очень сожалею, что так мало успела сделать для своего народа, для Родины, для Победы. За восемь месяцев пребывания на фронте мне удалось вынести с поля боя 123 раненых солдата и офицера. Сейчас я не могу воевать и не могу работать. У меня нет теперь ни рук, ни ног. Мне очень трудно, очень больно оставаться в стороне… Товарищи! Я вас очень-очень прошу: если можно, сделайте за меня хотя бы по одной заклёпке для танка!»

К концу месяца рабочие выпустили 5 танков сверх плана. На каждом из этих танков было написано: «За Зину Туснолобову!»

Зину перевели в Московский институт протезирования, где она продолжила лечение и училась жить с протезами рук и ног. Зина больше не могла воевать, но следила за новостями с фронта. В 1944 году, когда немецкие войска подошли к ее родному Полоцку, Зина написала письмо во фронтовую газету:

« Отомстите за меня! Отомстите за мой Родной Полоцк!

Пусть это письмо дойдёт до сердца каждого из вас. Это пишет человек, которого фашисты лишили всего: счастья, здоровья, молодости. Мне 23 года. Уже 15 месяцев я лежу, прикованная к госпитальной койке. У меня теперь нет ни рук, ни ног. Это сделали фашисты.

Я была лаборанткой-химиком. Когда грянула война, вместе с другими комсомольцами добровольно ушла на фронт. Здесь я участвовала в боях, выносила раненых. За вынос 40 воинов вместе с их оружием правительство наградило меня орденом Красной Звезды. Всего я вынесла с поля боя 123 раненых бойца и командира.

В последнем бою, когда я бросилась на помощь раненому командиру взвода, ранило и меня, перебило обе ноги. Фашисты шли в контратаку. Меня некому было подобрать. Я притворилась мёртвой. Ко мне подошёл фашист. Он ударил меня ногой в живот, затем стал бить прикладом по голове, по лицу…

И вот я инвалид. Недавно я научилась писать. Это письмо я пишу обрубком правой руки, которая отрезана выше локтя. Мне сделали протезы, и, может быть, я научусь ходить. Если бы я хотя бы ещё один раз могла взять в руки автомат, чтобы расквитаться с фашистами за кровь. За муки, за мою исковерканную жизнь!

Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И я прошу вас: отомстите! Вспомните и не щадите проклятых фашистов. Истребляйте их, как бешеных псов. Отомстите им за меня, за сотни тысяч русских невольниц, угнанных в немецкое рабство. И пусть каждая девичья горючая слеза, как капля расплавленного свинца, испепелит ещё одного немца.

Друзья мои! Когда я лежала в госпитале в Свердловске, комсомольцы одного уральского завода, принявшие шефство надо мной, построили в неурочное время пять танков и назвали их моим именем. Сознание того, что эти танки сейчас бьют фашистов, даёт огромное облегчение моим мукам…

Мне очень тяжело. В двадцать три года оказаться в таком положении, в каком оказалась я… Эх! Не сделано и десятой доли того, о чём мечтала, к чему стремилась… Но я не падаю духом. Я верю в себя, верю в свои силы, верю в вас, мои дорогие! Я верю в то, что Родина не оставит меня. Я живу надеждой, что горе моё не останется неотомщённым, что немцы дорого заплатят за мои муки, за страдания моих близких.

И я прошу вас, родные: когда пойдёте на штурм, вспомните обо мне!

Вспомните — и пусть каждый из вас убьёт хотя бы по одному фашисту!

Зина Туснолобова, гвардии старшина медицинской службы. Москва, 71, 2-й Донской проезд, д. 4а, Институт протезирования, палата 52».

На призыв Зины письмами ответили более 3000 бойцов. Призыв« За Зину Туснолобову!» появился на бортах многих советских танков, самолётов и орудий, в том числе на фюзеляже самолёта Героя Советского Союза Петра Андреева. Клич« зЗа Зину Туснолобову!» поддерживал бойцов в атаке. Солдаты шли мстить за то, что случилось с этой девушкой. И победили.

А Зина Туснолобова тем временем ждала возвращения Иосифа. Он вернулся с войны, покалеченный, но живой. Зинаида Михайловна Туснолобова-Марченко переехала в родной Полоцк. У них с Иосифом родилось двое сыновей, но оба умерли в младенческом возрасте. Позже, уже в 50-х, Зина родила сына Владимира и дочь Нину.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 декабря 1957 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны Туснолобовой-Марченко Зинаиде Михайловне присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали« Золотая Звезда».

В 1965 году Международный Комитет Красного Креста наградил Зинаиду Михайловну медалью Флоренс Найтингейл. Она стала третьей советской медсестрой, удостоенной этой почётной награды.

Зинаида Михайловна умерла 20 мая 1980 года. Верный ей до конца Иосиф совсем ненадолго пережил жену.

Мария Склодовская-Кюри

Жертва выдающейся ученой была невольной, но от этого — еще более трагичной: Склодовская-Кюри понятия не имела, как опасны для ее здоровья эксперименты, которые она проводила. Наука убила ее, но открытия Марии спасли огромное количество жизней.

1885: M. Sklodovski with his three surviving daughters. Left to right: Many(Marie Curie 1867−1934), Bronya and Hela.

Мария Склодовская родилась в Варшаве, в семье учителя Владислава Склодовского, где, помимо Марии, росли ещё три дочери и сын. Жизнь семьи трудно назвать благополучной: мать Марии болела туберкулезом, отец выбивался из сил, чтобы прокормить пятерых детей и лечить больную жену. Мария была ребенком, когда потеряла и мать, и одну из сестер.

Отдушину девочка находила в учебе: Мария отличалась редким трудолюбием и прилежанием: она не ложилась спать, пока не выполняла все уроки, и порой даже отказывалась от еды, чтобы успеть сделать все задания идеально. Это учебное рвение сыграло с ней злую шутку — в какой-то момент Марии пришлось на время оставить занятия, чтобы восстановить подорванное здоровье.

При этом знания, полученные с таким трудом, не гарантировали Марии ровным счетом ничего: ее родные губернии Привислинского края в то время входили в состав Российской Империи, а это значило, что женщине было крайне трудно добиться права получать высшее образование. Некоторые историки утверждают, что Мария закончила подпольные женские курсы — так называемый« Летучий университет», но доподлинно это не известно. Однако она нашла способ получить образование: Мария вместе с сестрой Брониславой договорились несколько лет отработать гувернантками, чтобы скопить сумму, необходимую на оплату обучения в Париже. Сначала в Сорбонну поступила Бронислава и выучилась на врача. Мария в это время продолжала работать, чтобы дать сестре возможность получить образование. Затем они поменялись ролями: Бронислава начала вести врачебную практику, а Мария поступила в университет и начала изучать химию и физику. В этот момент ей было 24 года. Вскоре Мария стала одной из лучших студенток университета, и ей было позволено начать собственные исследования. И они оказались столь успешны, что после окончания университета Мария стала первой в истории Сорбонны женщиной-преподавательницей.

Вскоре в доме своего приятеля, физика из Польши, Мария познакомилась с Пьером Кюри. Этот молодой ученый провел важные исследования по физике кристаллов и зависимости магнитных свойств веществ от температуры. Марию, которая в этот момент занималась исследованием намагниченности стали, представили Пьеру в надежде на то, что Пьер позволит ей поработать в своей лаборатории. Пьер позволил. 26 июля 1895 года они поженились.

Супруги принялись вместе работать над изучением соединений урана, и вскоре им удалось выделить новое, доселе не известное науке вещество, которое они назвали радием. Вскоре ими был открыт и полоний — элемент, названный в честь Польши, родины Марии Кюри. Патентовать открытие Пьер и Мария не стали: решили подарить новые элементы человечеству. В это же время Мария родила дочь Ирэн и нашла время для того, чтобы начать докторскую диссертацию. Этот труд был посвящен изучению радиоактивности. В 1903 году Мария и Пьер Кюри совместно с Анри Беккерелем получили Нобелевскую премию по физике« за выдающиеся заслуги в совместных исследованиях явлений радиации».

Пьер Кюри погиб в 1906 году в результате трагической случайности: он попал под колеса конной повозки. Мария осталась вдовой с двумя детьми(в 1904 году она родила дочь Еву), но не оставила научную работу. В 1911 году Мария Кюри получила Нобелевскую премию по химии« За выдающиеся заслуги в развитии химии: открытие элементов радия и полония, выделение радия и изучение природы и соединений этого замечательного элемента». Мария Кюри стала первой — и на сегодняшний день единственной в мире женщиной — дважды лауреатом Нобелевской премии.

Перед Первой мировой войной Парижский университет и Пастеровский институт успели учредить Радиевый институт для исследований радиоактивности, в котором Мария Кюри была назначена директором отделения фундаментальных исследований и медицинского применения радиоактивности. Во время войны исследования Марии пригодились: она обучала военных медиков работе с рентгеновскими аппаратами. После, на основании этого опыта, Мария написала монографию« Радиология и война». После войны Мария возвратилась в Радиевый институт и продолжила руководить работами по применению радиологии в медицине. Но здоровье ее оказалось подорванным в результате постоянного контакта с радием. О том, что радий губителен для здоровья, еще никто не знал. Мария Кюри скончалась 4 июля 1934 года вследствие хронической лучевой болезни. Невольная, неосознанная жертва Марии Склодовской-Кюри впоследствии спасла множество жизней.

Флоренс Найтингейл

Флоренс прожила долгую жизнь, получила общественное признание и мирно скончалась у себя дома в возрасте 90 лет. Но для этого ей пришлось отказаться от того, о чем многие ее современницы могли только мечтать.

Флоренс Найтингейл родилась в Лондоне, в семье богатых аристократов и получила блестящее образование — знала древнегреческий, латынь, французский, немецкий и итальянский языки. Ее ждала счастливая и безмятежная судьба: выгодная партия, шикарная свадьба, балы и светские приемы, богатство и положение в обществе. Но она отказалась от всего этого, потому что чувствовала, что ее призвание — в другом. Больше всего Флоренс хотела помогать людям. В первую очередь — людям больным. В викторианской Англии профессия сиделки — грязная, неблагодарная работа — приличествовала лишь монахиням и небогатым женщинам, но никак не барышням из высшего общества. Кроме того, профессия сестры милосердия вообще пользовалась дурной славой: пуританское общество осуждало телесные контакты мужчин и женщин, не состоящих в браке.

Florence Nightingale(Seated) With Her Sister Parthenope

Флоренс мечтала стать сестрой милосердия с 20 лет, но лишь 13 лет спустя, в 33 года, она смогла, наконец, преодолеть сопротивление семьи. Вероятнее всего, к этому моменту близкие поняли, что Флоренс так и останется старой девой, и махнули рукой на ее странные желания.

Флоренс же наконец смогла почувствовать себя счастливой, когда ей позволили посещать больных и путешествовать по Италии, Египту и Греции, чтобы изучать работу сестер милосердия. После этого путешествия Флоренс, преодолев очередное сопротивление матери, уехала в Германию, в общину сестер пастора Флендера. Там, в городе Кайзерверте, можно было получить лучшее образование по специальности« Сестринское дело». Затем она вернулась в Лондон и стала управляющей частной больницы на Харли-стрит в Лондоне. Под руководством Найтингел показатели выздоровления больных так увеличились, что ее начали приглашать в другие больницы — с тем, чтобы возглавить их. Но не сложилось. Началась Крымская война.

Вообще сиделка должна отличаться молчаливостью и сдержанностью; сиделки-болтуньи и сплетницы мало пригодны. Чем солиднее сиделка, тем лучше. Болезнь — дело очень серьезное, и потому легкомысленное отношение к нему непростительно. Но прежде всего — нужно любить дело ухаживания за больными, иначе лучше избрать другой род деятельности

В октябре 1854 года Флоренс вместе с 38 помощницами, среди которых были монахини и сёстры милосердия, отправилась в полевые госпитали сначала в Турцию, а затем в Крым. Там она обучала медсестер принципам санитарии и основам ухода за ранеными. В результате смертность в лазаретах снизилась с 42% до 2,2% всего за полгода. Флоренс, казалось, совершила невозможное. Солдаты, вернувшиеся с войны, слагали о ней легенды и называли ее «леди с лампой», потому что по ночам она лично обходила палаты и проверяла состояние больных.

Именно благодаря Флоренс Найтингейл сегодня так развито сестринское дело. Вернувшись с войны, Флоренс решила реорганизовать военную медицину, и ей это удалось. Несмотря на протесты военного министерства, ей удалось создать комиссию по проблемам здоровья в армии. В викторианской Англии женщины не имели права быть членами такой комиссии, но Найтингейл все равно оказывала влияние на ее деятельность, потому что ни у кого, кроме нее, не было столь полной и достоверной информации о том, как обстоят дела с медициной в армии.

Каждая женщина от природы сиделка — таково убеждение огромного большинства людей. На самом же деле большая часть даже профессиональных сиделок не знает азбуки ухода за больными. Что же касается бабушек, тетушек и маменек, то сплошь и рядом даже в образованных семьях они при уходе за больными творят величайшие несообразности — совершенно противоположное тому, что следовало бы делать.

Кроме того, Флоренс предоставила правительству свои статистические исследования. Её 800-страничная книга« Заметки о факторах, влияющих на здоровье, эффективность и управление госпиталями британской армии»(1858) содержала раздел, посвященный статистике. Этот раздел был снабжён круговыми диаграммами, которые она изобрела сама и назвала« петушиным гребнем». Флоренс использовала эти диаграммы, чтобы показать количество смертей в Крымской войне, которых можно было бы избежать. В результате реформы были проведены, а в армии впервые в истории начался сбор медицинской статистики и была создана военно-медицинская школа.

В 1859 году Найтингейл была избрана членом Королевского статистического общества и впоследствии стала почётным членом Американской статистической ассоциации. Она написала книги« Заметки о факторах, влияющих на здоровье, эффективность и управление госпиталями британской армии» и «Как нужно ухаживать за больными». Вскоре она открыла школу сестер милосердия при больнице святого Фомы в Лондоне. С этого момента началась история современного сестринского дела.

авное искусство сиделки заключается в том, чтобы она умела сразу отгадывать желания больного. К сожалению, очень многие сиделки смешивают свои обязанности с обязанностями прислуги, а больного с мебелью, или вообще с вещью, которую нужно содержать в чистоте и больше ничего. Сиделка скорее должна быть нянею, любящей порученного ее попечению ребенка и понимающей все оттенки его голоса, предупреждающей все его, так сказать, законные требования, умеющей с ним говорить так, что и он ее понимает, хотя еще не умеет говорить.

В 1883 году Найтингейл была награждена Королевским Красным крестом, а в 1907 году — орденом« За заслуги». В 1912 году Лига Международного Красного Креста и Красного полумесяца учредила медаль имени Флоренс Найтингейл, до сих пор самую почётную и высшую награду для сестёр милосердия во всём мире.

Флоренс Найтингейл умерла 13 августа 1910 года. Сегодня, 100 лет спустя, мы получаем помощь от медицинских сестер только благодаря ей.

Эти хрупкие, нежные девушки в годы Великой Отечественной войны сражались наравне с мужчинами. Они управляли самолетами, выносили под снарядами раненных и ходили в разведку. Было страшно, но они смогли.

Лидия Литвяк – «белая лилия Сталинграда»

Она погибла в 21 год!

Лидия Владимировна Литвяк

На фронте: с апреля 1942 по август 1943 года. Служила в 586-м истребительном авиационном полку - знаменитых женских авиаполках Марины Расковой. Погибла 1 августа 1943 года в Донбассе.

Воинское звание: гвардии младший лейтенант.

Военная специальность: летчик-истребитель.

Награждена: Герой Советского Союза, орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени.

Самая результативная женщина-истребитель Второй мировой войны, Лида Литвяк была прежде всего обаятельной девушкой, которая, несмотря на военные условия, старалась вносить в свой внешний вид милое, девичье. Как же она рыдала, когда поступил приказ остричь косы. В кабине своего самолета она всегда хранила букетик полевых цветов, а на кабине боевой машины по ее просьбе была нарисована белая лилия, которая и послужила началом ее боевого позывного - «Белая лилия Сталинграда». А однажды Лидия пришила на воротник летного комбинезона мех со своих унт и потом из-за этого была наказана и перешивала мех обратно.

Известность, переходящую в страх у немцев, она приобрела после того, как в сентябре 42-го в свой второй боевой вылет в составе 437-го истребительного авиаполка под Сталинградом сбила сразу два самолета. И за рулем одного из них находился полковник из элитной эскадры, кавалер трех Железных крестов. Немецкий ас попросил показать ему, кто его победил. И был шокирован, узнав, что это юная хрупкая блондинка.

В боях под Сталинградом Лидия Литвяк совершила 89 боевых вылетов, сбила 7 вражеских самолетов. В одном из боев ее «Як» был подбит. Лидия совершила вынужденную посадку на вражеской территории. Выскочив из кабины, она, отстреливаясь, бросилась бежать от приближающихся немецких солдат. Но расстояние сокращалось, и казалось, что гибель неминуема. Вдруг над головами противника пролетел наш штурмовик, который огорошил немцев проливным огнем. Он резко выпустил шасси, сев рядом с Лидой. Девушка не растерялась и запрыгнула в кабину - так нежданно она была спасена.

Война закаляла Лиду, казалось, что она неуязвима. Но смерти родных людей подточили ее стойкий характер. В мае погиб ее муж, Герой Советского Союза, Алексей Соломатин, в июле - лучшая подруга, тоже летчица-ас Катя Буданова.

1 августа 1943 года в боях за Донбасс в последний бой ушла командир звена 3-й эскадрильи Лидия Литвяк. В тот день она выполнила три боевых вылета и из последнего не вернулась. «Белой лилии Сталинграда» было всего 21 год. Долгое время она считалась без вести пропавшей. И лишь летом 1969 года поисковики близ хутора в Донецкой области обнаружили ее останки, которые потом перезахоронили в братскую могилу.

В 1943 году Лидия Литвяк попала на обложку журнала «Огонек»

На кабине ее самолета была нарисована белая лилия

Вывела с оккупированной территории более 3000 детей

На фронте: с сентября по ноябрь 1941 года связная партизанского отряда «Батя», с ноября 1941 года - разведчица отряда «Батя», участвовала в боях.

Награждена: орденом Боевого Красного Знамени; посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

14 августа 1942 года. К перрону Московского вокзала города Горький (ныне Нижний Новгород) подошел необычный состав: из вагонов с трудом выходили, а то и вовсе выползали… дети. Их было более 3 тысяч! Изможденные, плохо одетые и почти разутые, они не плакали. Они на Большой земле, а значит, живы и все ужасы войны остались позади! Их вывели с оккупированной Смоленщины три молодые женщины во главе с 24-летней разведчицей Матреной Вольской. Именно ей руководство партизанского отряда поручило собрать и вывести по «партизанскому коридору» детей до железнодорожной станции Торопец, а это 200 километров по лесам, топям, через сожженные фашистами деревни. Лето 1942 года было очень жарким, изможденным детям постоянно хотелось пить, но питьевой воды не было: в реках плавали трупы, а на колодцах - таблички «Вода отравлена». Кроме жары, жажды и усталости донимали постоянные налеты с воздуха. От налетов и голодной смерти спасал лес. По небольшому кусочку хлеба они впервые получили только в Бологом, а первый обед - в Иваново. Для Марии Вольской эта дорога жизни была тяжелой вдвойне. Объявив очередной привал, она отправлялась на разведку километров на 25 вперед. После чего возвращалась, поднимала ребят - и снова вперед! И это при том, что под сердцем она носила ребенка. По прибытии в Горький детишек распределили в ремесленные училища, детдома и колхозы. Сама Мария Вольская осталась жить в селе Смольки Горьковской области, где много лет отработала учительницей.

В тыл врага калужанка спрыгнула с самолета без парашюта

Фото: семейный архив Натальи Александрушкиной

Вера Сергеевна Андрианова

На фронте: с января по июнь 1942 года.

Воинское звание: рядовой.

Военная специальность: разведчик-радист.

Награждена: медалью «За отвагу» (посмертно).

30 декабря 1941 года части Красной армии освободили Калугу от фашистов, а в канун Нового года в горком комсомола пришла учительница начальных классов Вера Андрианова и подала заявление с просьбой направить ее на фронт.

«Просьбу моей родственницы удовлетворили и отправили в грузовике в окрестности города Юхнова на курсы разведчиков-радистов, - рассказывает Наталья Александрушкина, двоюродная правнучка Веры Андриановой. - После кратковременных рейдов в тыл немецких войск Вере приказали разведать расположение сил противника в районе Юхнова и Зайцевой горы. Пилоту самолета У-2 поставили задачу найти подходящую площадку для приземления, высадить разведчицу и вернуться обратно. Но площадки не нашлось. Андрианова перебралась из кабины на крыло самолета. На бреющем полете без парашюта спрыгнула в овраг, занесенный снегом. Пилот сделал круг над оврагом, заметил, что девушка дает ему знак: „Все нормально!“ В тот раз Вера обморозила лицо и руки, но задание командования выполнила в точности. Командиры любили Андрианову за скромность, смелость и отвагу.

Позже разведчица проникла в расположение группы армий „Центр“ и провела ряд успешных диверсий, навела бойцов Красной армии на склады фашистов с боеприпасами и узел связи близ Спас-Деменска. В июне 1942 года Веру схватили гестаповцы: по пути на явочную квартиру ее остановили, обыскали и обнаружили рацию. В Стодолищенской тюрьме гитлеровцы пытались переманить ее на свою сторону, но все их старания были тщетны. На расстреле Вера отказалась подчиниться приказу гестаповцев встать к ним спиной. В последний миг она бросила в лицо палачам гневные слова. Солдаты разрядили пистолеты в лицо калужанки. В мае 1966 года Анастасия Ипатьевна Андрианова, мать Веры, получила приглашение приехать в Калужский горисполком, чтобы получить медаль „За отвагу“, которой дочку наградили посмертно. Через два года одна из калужских улиц стала носить имя бесстрашной учительницы начальных классов».

17-летняя девушка подняла батальон в атаку

Фото: Светлана Беллендир, архив З.А.Шипановой

На фронте: с ноября 1943 по март 1945 года. Служила в 933-м стрелковом полку 254-й дивизии 52 армии, 2-й Украинский фронт. Прошла боевыми дорогами через Украину, Молдавию, Румынию, Польшу, Германию. Получив тяжелое ранение в немецком городе Герлиц, День Победы встретила в госпитале.

Воинское звание: старший сержант.

Военная специальность: санинструктор.

Награждена: орден Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени, медали.

«Я с детства была отчаянная, - улыбается уфимка Зинаида Шипанова. - С мальчишками по деревьям лазила, ни в чем не уступала. А еще любила читать книги о героях и мечтала совершить подвиг».

В 1941-м из репродукторов донеслась песня «Вставай, страна огромная!», но родители не пустили ребенка на фронт. Через два года она подделала в документах дату рождения («пусть думают, что мне не 16, а 18 лет!») и отправилась в военкомат. Родным оставила записку: «За меня не волнуйтесь, я ушла на фронт».

Зину назначили поваром, но кашеварах она проходила недолго - упросила командира направить ее санинструктором в стрелковый батальон. Юная девочка выносила из-под огня раненых, перевязывала, успокаивала взрослых, опытных бойцов. А однажды ей довелось поднимать батальон в атаку. Это случилось в августе 1944-го в Румынии.

Вот как писала об этом в очерке «Зинкин орден, или Как поднимали в атаку» сама Зинаида Шипанова: «Стояла напряженная тишина. Вдруг в солнечном мареве возникло какое-то движение, и вскоре над высокими стеблями кукурузы показались обнаженные головы немцев. Комбат с биноклем на груди вышел из укрытия и скомандовал молодым фальцетом: „За мной, товарищи, ура!“ Сделал несколько шагов вперед и оглянулся. За его спиной не было никого. Рота не подчинилась приказу. У меня захватило дух. Не рассуждая, а лишь повинуясь чувству жалости к комбату, я сорвалась к нему на помощь. Оглянулась на притаившихся под виноградными лозами мужчин и увидела, как медленно бойцы отползают вглубь кустарника. Ярость охватила меня. И внезапно с моих губ сорвалось: „Куда же вы?.. Вашу мать!“ А через мгновенье я в полной отрешенности бегу вниз по крутому зеленому склону, отчетливо сознавая, что это последние минуты жизни. Я впервые увидела, как прекрасна земля, как чист, душист воздух… Слышу топот ног за моей спиной - стрелковая рота поднялась в атаку. Обгоняя меня, солдаты с автоматами в руках врезались в кукурузное поле, и треск сухих стеблей смешался с автоматными очередями. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь доведется поднимать в атаку этих сильных, но почему-то растерявшихся мужчин».

Командование долго решало, какой награды достойна Шипанова: ордена Отечественной войны или медали «За отвагу». А в итоге не дали ничего. Орден Красной Звезды она получила за другой подвиг - в окрестностях немецкого города Герлиц, где батальон попал в засаду, она под пулеметным огнем собрала бойцов и привела к капитану. Зиночка влетала в пустые полуразрушенные дома, где отстреливались солдаты, и кричала «По приказу капитана Губарева - за мной!» И они слушались молодую девчонку.

«Когда бежала под обстрелом, думала, вот же он - подвиг! - говорит Зинаида Александровна. - Я все-таки его совершила!»

А спустя несколько дней Зинаида Шипанова получила тяжелое ранение (осколками снаряда оторвало пальцы на руке) и контузию. Девушка переживала, что не дошла до Берлина, но радовалась, что осталась жива.

После войны Зинаида Александровна отправилась на Сахалин, там вышла замуж и родила сына. Семья переехала в Белоруссию, а в родную Башкирию Зинаида Шипанова вернулась только в 1975 году. Работая инспектором по кадрам на одном из крупных уфимских предприятий, она находила время для творчества. Участница войны и сегодня пишет проникновенные книги и очерки, сотрудничает с редакциями газет и журналов. Она часто встречается со школьниками и рассказывает детям о войне.

Вера Волошина, разведчица-диверсантка, казненная фашистами

Волошина Вера Даниловна

На фронте: сразу после начала войны была мобилизована на рытье окпов на подступах к Москве. В октябре 1941-го ушла на фронт добровольцем. Была зачислена в войсковую часть особого назначения № 9903 разведотдела штаба Западного фронта для работы в тылу врага. 29 ноября 1941 года ушла на последнее боевое задание, погибла в деревне Головково Наро-Фоминского района Московской области.

Военная специальность: разведчик-диверсант.

Награждена: орден Отечественной войны I степени и звание Героя Российской Федерации посмертно.

Для Веры Волошиной настоящая война длилась всего месяц – в октябре 1941-го она стала партизанкой, а в ноябре была казнена немцами. Но за это время разведчица успела выполнить семь боевых заданий и навсегда вошла в историю Великой Отечественной войны.

Вера родилась в Кемерово, училась в школе №12, где встретила свою первую, но так и не сбывшуюся любовь – Юрия Двужильного. После окончания школы молодые люди разъехались по разным городам: Юра – в Ленинград, в Институт гражданского воздушного флота, Вера – в Москву, в Институт физкультуры. Писали друг другу письма, собирались пожениться летом 42-го. Подружки купили девушке белое платье. Но все перечеркнула война. Юра и Вера никогда больше не встретились. А белое платье так и не стало свадебным…

22 ноября 1941 года группу разведчиков, в составе которой были Вера Волошина и ее подруга Зоя Космодемьянская, забросили в тыл врага в Наро-Фоминский район. Отряд совершил несколько успешных диверсий, а на обратном пути попал под обстрел. Тяжелораненую Веру взяли в плен немцы. Всю ночь ее пытали и допрашивали в здании бывшей школы, а утром 29 ноября повесили на придорожной иве. Вере было 22 года.

Капитан Юрий Двужильный пал смертью храбрых в бою за освобождение Белоруссии в 1944 году. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. В Кемерово именами Веры Волошиной и Юрия Двужильного названы две пересекающиеся улицы.

Вера Волошина сидит в первом ряду, Юра Двужильный стоит рядом (2 ряд)

Раиса Аронова спасла знамя полка

Раиса Ермолаевна Аронова

На фронте: с мая 1942 года до мая 1945 года.

Воинское звание: гвардии старший лейтенант.

Военная специальность: старший летчик 46-го гвардейского полка.

Награждена: Герой Советского Союза, орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, медаль «За оборону Кавказа», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941−1945 гг.».

Раиса Ермолаевна родилась в Саратове. Училась в институте механизации. Затем перевелась в Московский авиационный институт. Воевала с мая 1942 года до Победы в составе 4-й воздушной армии. В 1943 году была ранена, тем не менее продолжила службу.

Летом 1944 года Ароновой пришлось спасать знамя полка. В Белоруссии недалеко от места базирования полка появились разрозненные группы немецких войск. Во время выполнения боевых заданий в штаб передали информацию, что эти группы могут выйти на полк. Дежурным по части была Рая Аронова. Она сняла знамя с древка, свернула, положила его в брезентовый мешок и обернула вокруг своего тела – под гимнастеркой, потуже затянула ремень. Аронова знала, что потеря знамени – позор для воинской части, это приведет к расформированию полка. Но все закончилось благополучно.

После войны Аронова окончила институт иностранных языков. Имела немало правительственных наград. В мае 1946 года ей было присвоено звание Героя Советского Союза за 941 боевой вылет.

Лидия Целовальникова за годы войны совершила 590 боевых вылетов

Лида на фото справа

Фото: Саратовский государственный музей боевой славы

Лидия Михайловна Целовальникова

На фронте: с декабря 1941 года до мая 1945 года.

Воинское звание: гвардии лейтенант.

Военная специальность: штурман звена первой авиационной эскадрильи.

Награждена: медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941−1945 гг», «За оборону Кавказа», орден Красной Звезды, орден Отечественной войны II степени.

Лида Целовальникова родилась в Саратове. В полк пришла в 1941 году по комсомольскому набору. Когда на комиссии ее спросили: «Что ты умеешь делать?», она ответила: «Ничего». А на вопрос: «Что будешь делать, если увидишь немца?», Лида, подумав, сказала: «А я убегу». Все засмеялись, но девушку все-таки зачислили в полк.

На фронте Лидия работала вооруженцем, но мечтала стать штурманом. Ее мечта сбылась 13 сентября 1943 года.

После освобождения Таманского полуострова началось освобождение Крыма. В ноябре 1943 года в районе поселка Эльтиген высадился десант морской пехоты, которому не удалось надежно закрепиться. Морякам необходима была помощь. 46-й авиационный полк ночных бомбардировщиков доставлял боеприпасы, продовольствие и медикаменты. Летчицам приходилось выходить на цель с территории противника с выключенным двигателем, сбрасывать груз и на бреющем уходить в море. В одном из вылетов самолет Целовальниковой прошила пулеметная очередь. Керченский пролив было не перелететь. Тогда напарница Лиды Рая Аронова приняла решение посадить самолет на песчаный берег, через который перекатывались морские волны. Наши зенитчики помогли молоденьким летчицам вылезти из кабины и отвели в командный пункт, откуда девушки соединились с начальством и доложили, что задание выполнено.

Надежда Георгиевна Руденко (Сафонова)

Служила на Балтийском флоте в 7-м штурмовом авиационном полку. День Победы встретила в Германии.

Воинское звание: сержант.

Военная специальность: мастер по самолетному радиооборудованию.

Награждена: орден Отечественной войны, медали «За оборону Ленинграда», «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу на Германией», знаки «Защитнику крепости Крондштадт», «Защитнику Ораниенбаумского плацдарма».

18-летняя Надя была настоящей красавицей

Надежде Георгиевне сейчас 92 года. Она родилась в Иркутске в 1923 году в многодетной (пятеро детей) семье. 21 июня 1945 года танцевала на школьном выпускном балу, мечтала учиться, но началась война, и 17-летняя Надя пошла работать на авиационный завод - изготавливала на станке детали для самолетов.

Весной 1942 года ушла добровольцем на фронт. За пять месяцев девушка освоила двухгодичную программу обучения по программе «мастер по самолетному оборудованию» и отправилась служить на Балтийский флот.

В декабре 1942 года меня и мою подружку Марину по Дороге жизни перевезли в кузове машины через Ладожское озеро сначала в Ленинград, потом в 7-й штурмовой авиационный полк. И вот мы с Маринкой всю войну прослужили мастерами по самолетному радиооборудованию: в перерывах между боевыми вылетами ремонтировали и восстанавливали вышедшие из строя проводку и устройства связи. Работать приходилось днем и ночью, под бомбежками и артобстрелами. Было очень страшно, но мы защищали Дорогу жизни, уничтожали немецкие эшелоны, которые везли оккупантам продовольствие, технику и боеприпасы, поэтому старались не подаваться этому страху. Некоторые не выдерживали напряжения и сходили с ума. Летчиков погибало очень много. Но и нам, техническому персоналу, доставалось, аэродромы же обстреливали с утра до вечера. Ранений много разных было: девочке осколком ногу на бегу отрезало, вот как бежала она в сапогах, так одна нога в сапоге и осталась на поле лежать; техника землей засыпало так, что когда его откопали, он весь синий был. А меня Бог миловал - всю войну прошла без единой царапины.

Летчик Николай Бакулин, первая любовь Надежды Георгиевны

На войне я в первый раз влюбилась, - рассказывает Любовь Григорьевна. - Он был новичком в нашем полку, который в тот время стоял в Ораниенбауме. Мне этот новенький показался пижоном: одет в чистый комбинезон, шлемофон и белый подшлемник, и я разозлилась на него. А спустя некоторое время стала замечать, что куда бы ни пошла, он обязательно попадается мне на пути. Потом стал приходить к нам в землянку, то ягодку или пряничек на подушке оставит, то записочку напишет. И я в свои 19 лет влюбилась в него без ума. Это была моя первая любовь, мой первый поцелуй, мой первый мужчина - с ним все было впервые. Был очень чуткий и душевный человек.

А 14 января 1944 года, в день начала операции по прорыву блокады, он улетел на задание и не вернулся. Его звали Николай Бакулин, был родом из Баку. Ему было 25 лет. Он был здоровый и красивый молодой мужчина…

Екатерина Васильевна Буданова

На фронте: с августа 1942 по июль 1943 года. Служила в 586-м истребительном авиационном полку, 73 ГвИАП.

Воинское звание: гвардии старший лейтенант.

Военная специальность: летчик-истребитель.

Награждена: Герой Российской Федерации, орден Ленина, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени.

Екатерина Буданова, летчица-легенда, отважная среди отважных. Эти народные звания закрепились за ней после боев под Сталинградом, Ростова-на-Дону и освобождении Донбасса. В войну она совершила 266 боевых вылетов, уничтожила лично 6 самолетов противника и 5 - в группе с товарищами.

В знаменитый истребительный женский авиаполк Марины Расковой Катю Буданову взяли сразу как опытную летчицу, которая имела много налетов в авиашколе. Худенькую, остриженную под мальчика девушку бывалые асы сначала встретили с недоверием. Очень скоро их мнение изменилось.

Екатерина оказалась под Сталинградом 10 сентября 1042 года, когда здесь шли самые ожесточенные безостановочные бои. С первого дня самолет Будановой выходил на боевое задание по несколько раз в сутки; казалось, что она не спала, не ела. Ее было не остановить, потому что Катя жила сильным желанием отомстить за гибель в оккупации мамы и сестренки. Ее отваге удивлялись даже опытные асы. Вот какие бои есть в ее летной биографии: в паре - против двенадцати, одна - против тринадцати, в составе четверки - против девятнадцати вражеских самолетов.

Из воспоминаний командира полка подполковника А. В. Гриднева: «Однажды, возвращаясь с боевого задания, Буданова увидела шедших ниже ее 12 немецких бомбардировщиков. Несмотря на то что боеприпасы у нее были на исходе и в баках самолета было совсем мало горючего, она решает атаковать противника. Первая цель - ведущий группы - задымила. Но вот летчица израсходовала последний патрон. Тогда она, имитируя атаку, заходит во второй раз и, не стреляя, идет на бомбардировщика. У фашистов не выдержали нервы. Ломая строй, они сбросили бомбы, так и не дойдя до цели. И Екатерина Буданова, раненая, садится на изрешеченном самолете…»

Высокая и худощавая Катя носила мужскую стрижку и в форме была похожа на парня. И называли ее в полку Володькой.

В последний день своей жизни Катя в составе группы истребителей прикрывала наши Ил-2. Успешно закончив штурмовку, «горбатые» уходили домой. Наши «Яки» прикрывая их отход, шли сзади. Буданова была замыкающей в группе прикрытия и внезапно увидела совсем рядом тройку Ме-109. Предупредить своих товарищей об опасности было уже некогда, и летчица приняла неравный бой одна… 19 июля 1943 года Екатерина Буданова была смертельно ранена в воздушном бою. Несмотря на ранение, она смогла посадить самолет на своей территории. Сердце летчицы остановилось вместе с последним оборотом пропеллера. В этой схватке она одержала свою последнюю, 11-ю победу. Ей было всего 26 лет.

Вместе со своей подругой Лидией Литвяк

Воинское звание: гвардии сержант.

Военная специальность: механик-водитель танка.

Награждена: орден Ленина, орден Отечественной войны I степени, медаль и звание Героя Советского Союза.

Уроженка Крыма в 1941 году была эвакуирована в Томск. Потеряв на войне мужа, Мария просит направить ее на линию фронта. «Я умею водить автомобиль, стрелять из пулемета, бросать гранату, оказывать медицинскую помощь и имею специальность телефонистки, - признается Октябрьская. - Что же я сижу в глубоком тылу? Ведь я подготовленный воин!»

Но попытки попасть на линию огня оказались тщетными. Тогда, продав все свои вещи, Мария жертвует деньги (50 000 рублей) на строительство танка, но с одним условием - назвать машину «Боевая подруга» и разрешить ей стать членом экипажа этого танка.

Фото: архив Томского областного краеведческого музея

И вот она – водитель-механик боевой машины в составе группы младшего лейтенанта Петра Чеботько, сержанта Геннадия Ясько и сержанта Михаила Галкина. Всем этой команде придется пережить многое…

Фронт двигался на запад, когда у «Боевой подруги» сорвало гусеницу. Нужно выйти наверх. Ее мальчики (так она их называла) всегда оберегали Марию и опасную работу брали на себя. Вот только Октябрьская, не дожидаясь приказа, вылезла через люк. Вместе с Мишей Галкиным исправили поломку и вернулись обратно. Но затем в одном из тяжелых боев Октябрьскую ранило осколком мины.

Все члены ее экипажа ждали радостной новости о выздоровлении своей «мамы». Но…выздоровления не случилось.

15 марта 1944 года Мария Октябрьская скончалась в одном из госпиталей Смоленска. Хоронили ее там же. За гробом шли военные гарнизона, коллектив госпиталя и ее боевые друзья Петя Чеботько, Гена Ясько и Миша Галкин.